Xloya, 68 - 26 февраля 2010 23:56

Всеволод, сын Эдуарда

Алена Яворская

Принято считать, что у талантливых отцов дети талантами не блещут. У художников и музыкантов еще бывают исключения, но к поэтам это никак не относится. Но одно исключение все же было. Всеволод , сын Эдуарда Багрицкого . И если трудно в полной мере оценить поэтический талант двадцатилетнего юноши, погибшего на фронте, то талант быть человеком в страшное время у него бесспорен. Впрочем, в одном из сборников стихов поэтов, погибших на фронте, вышедшем в начале шестидесятых, Всеволоду, ничуть не усомнившись, составители приписали стихотворение Мандельштама "Мой щегол, ты голову закинул". В Севиной тетрадке стихов оно было записано без указания уже арестованного к тому времени автора...

Эдуард Багрицкий обожал розыгрыши и мистификации и ненавидел канцелярские документы. Надо ли говорить, что это не могло не сказаться на судьбе сына? Свидетельства о рождении у ребенка долгое время не было и, уже в Москве, когда Севку отправляли в школу, возник вопрос - а есть ли мальчик? Многочисленные писатели, испытавшие на себе хулиганские выходки Багрицкого-младшего, яростно подтверждали: "Есть! Есть!" В ЗАГСе Багрицкий-старший долго издевался над служительницей загса, требуя зачитать список имеющихся национальностей. Чехов там не было. "Мой ребенок - чех!" - заявил отец. Что это было: присущее Эдуарду желание поерничать или стремление защитить ребенка, сейчас трудно сказать, впрочем, дедушка по материнской линии действительно был чехом...

Лидии Густавовне Суок, родная сестра которой стала куклой в сказке Олеши, было несладко. Хозяйство держалось на ней - равнодушный к быту и достаточно эгоистичный муж плюс младенец, который привык усыпать только под стихи Сельвинского (их читал над колыбелью отец). Впрочем, колыбели как раз у Севы не было, а был ящик, который и послужил причиной киднеппинга по-одесски.

А дело было так - Багрицкие снимали либо подвалы, либо чердаки - это было дешевле. На одном из чердаков и был оставлен матерью ребенок всего на полчаса, пока она не вернется с базара. Семья внизу услышала крики младенца, поднялась наверх и, не обнаружив признаков обитаемости чердака, унесла подкидыша. Обезумевшей матери младенца вернули с извинениями и полным детским приданым (семья была бездетная, но мечтавшая о ребенке). Сева лежал на настоящем матрасике, в тончайших пеленках и кружевных распашонках. "Все снять!" - распорядился отец. "Зачем?" - удивилась мать. "Загоним на барахолке, ребенок не тех кровей".

Когда Севке было три года, Валентин Катаев увез Багрицкого "завоевывать Москву", и тот сделал это с легкостью. Он, ходивший в перешитой и перелицованной из старого пальто или шинели одежде, стал почти франтом. И послал телеграмму жене в Одессу: "Загоняй барахло, хапай Севку, катись в Москву!" Телеграмму из-за непонятности принимать не хотели, но Эдуард объяснил, что в Одессе по-другому не говорят. Он встречал их на перроне. Но жена и сын не узнали отца в новом настоящем пальто.

Началась московская жизнь Севки - маленького хулигана, наводившего ужас на гостей, спорящего с молодыми поэтами, пишущего стихи, обрызгивающего чернилами врагов. Багрицкий, сам тяжело больной, радовался энергии сына.

У Багрицкого в стихах много о Всеволоде : "Всеволоду", "Разговор с сыном", "Папиросный коробок". И твердая убежденность в лучшем будущем для Всеволода. Но строки стихов отца, написанные в 1927 г., для нас звучат горькой иронией:

Я знаю, ты с чистою кровью рожден,
Ты встал на пороге веселых времен!

В 1934 г. умер Эдуард Багрицкий. В 1936 г. арестовали близкого друга отца и мужа сестры Лидии Густавовны, Симы, поэта Владимира Нарбута. В 1937-м за обращение в прокуратуру с протестом против ареста Нарбута была арестована Лидия Густавовна. В том же году покончил с собой друг и двоюродный брат Игорь Росинский. И тогда же арестовали мать близкой подруги Севы - Люси Боннер.

В 1938 году выходит первый том стихов Эдуарда Багрицкого. Об этом он пишет матери и посылает ей свои стихи:

Над водою голубою
Солнце жирное висит.
Закрывается рукою
Загорелый одессит.
Шелестит вода о камень,
Небо плавает в воде...
Море, полное бычками,
Как в большой сковороде.

Севу принимают в комсомол, он постоянно пишет стихи, учится в школе. И идет работать в "Пионерскую правду" литконсультантом. "Не подумай, мамочка, что я работаю, потому что у нас совсем уже не осталось денег. Нет, просто мне неприятно жить на деньги, которые я не заработал". Он очень тоскует по семейной жизни. С ним - только домработница Маняша. Он очень одинок, гордый мальчик, который хочет все делать сам.

В 1939-м после настойчивых писем и заявлений Всеволоду разрешают свидание с матерью. Он пишет на станции Жарык, ожидая поезда в Москву:

Облака пролетают, тая,
Я хотел их остановить.
Наша жизнь такая плохая,
Что не стоит о ней говорить.

1940 - начало 1941 г. Всеволод был в студии Арбузова, писал стихи для пьесы "Город на заре", женился на девушке по имени Марина. Из письма Маши Брагиной, домработницы, которая после смерти Эдуарда Багрицкого так и жила при семье: "Осенью Сева стал скучать и от скуки было женился, но скоро развелся. Девушка была хорошая, скромная, но очень болезненная. А наша законная невеста Люся живет в Ленинграде". Письмо Лидии Густавовне неграмотная Маша диктует Всеволоду.

Начинается война, оборвана связь с матерью, уезжают в эвакуацию близкие люди. Всеволод был близорук, но добивался направления на работу во фронтовую печать.

Стал я спокойнее и мудрее,
Стало меньше тоски,
Все-таки предки мои, евреи,
Были умные старики.

23 декабря он отправляется на фронт. Запись в дневнике за 12 февраля 1942 г.: "Мне 19 лет. Сейчас вечер. Очень грустно и одиноко. Увижу ли я когда-нибудь свою маму? Бедная женщина, она так и не узнала счастья. А отец, который для меня уже не папа, а литературная фигура? Какая страшная судьба у нашей маленькой семьи! Я б хотел, чтобы мы вновь встретились, живые и мертвые". 16 февраля 1942 г.: "Сегодня восемь лет со дня смерти моего отца. Сегодня четыре года семь месяцев, как арестована моя мать. Сегодня четыре года и шесть месяцев вечной разлуки с братом. Вот моя краткая биография. Вот перечень моих "счастливых" дней".

Он живет жизнью рядового армейского журналиста: уходит в тыл к немцам, пишет статьи и стихи. "Окружающие меня люди втихомолку ругают начальство. А я до сих пор не могу понять, почему нужно бояться батальонного комиссара".

26 февраля 1942 года он был убит осколком бомбы... "27 февраля привезли мертвого нашего сотрудника - молодого двадцатилетнего поэта Всеволода Багрицкого . Очень славный, неиспорченный паренек, подававший большие надежды в будущем... Смерть, видимо, была мгновенной, - осколок попал в позвоночник. Осколок вражеской бомбы пробил и полевую сумку, и тетрадь с надписью "Стихи", и письмо матери. Все это мы послали в Москву, товарищу Фадееву".

Книгу стихов и писем Всеволода Багрицкого издали через двадцать два года Лидия Багрицкая и Елена Боннер. Но вскоре началась травля академика Сахарова, женой которого была Боннер, и книга стала редкостью. А пробитую осколком снаряда сумку Всеволода родные завещали городу Одессе. Она хранится в Литературном музее, в витрине, посвященной Эдуарду и Всеволоду Багрицким .
============================================
Револьд БАНЧУКОВ
Из статьи "ОДЕССА - КУНЦЕВО - ВЕЧНОСТЬ"


Всеволод Багрицкий (ему отец посвятил "Папиросный коробок", " Всеволод ", "Разговор с сыном" ) мог бы стать профессиональным поэтом, его ожидало счастье в любви, невестой его была Елена - та, что станет через годы женой академика А.Д.Сахарова. А военный журналист и поэт Всеволод Багрицкий , не проживший полных двадцати лет, погиб 26 февраля 1942 года. Мама о смерти сына узнала в лагере, где она находилась с осени 1937 года.

На сосне, рядом с могилой Всеволода в небольшой лесной деревушке Дубовик Ленинградской области, скульптор Вучетич, работавший с погибшим в редакции фронтовой газеты "Отвага", вырезал несколько измененное четверостишие Марины Цветаевой, которое Багрицкий -младший очень любил и часто повторял:

Я вечности не приемлю,
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С родимой моей земли.

ВСЕВОЛОД БАГРИЦКИЙ


* * *
Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.

Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять.

Дважды в день считать себя умершим,
Путать планы, числа и пути,
Ликовать, что жил на свете меньше
Двадцати.
1941


ОДЕССА, ГОРОД МОЙ!
Я помню,
Мы вставали на рассвете:
Холодный ветер
Был солоноват и горек.
Как на ладони,
Ясное лежало море,
Шаландами начало дня отметив.
А под большими Черными камнями,
Под мягкой, маслянистою травой
Бычки крутили львиной головой
И шевелили узкими хвостами.
Был пароход приклеен к горизонту,
Сверкало солнце, млея и рябя.
Пустынных берегов был неразборчив
контур.
Одесса, город мой, мы не сдадим тебя!
Пусть рушатся, хрипя, дома в огне
пожарищ,
Пусть смерть бредет по улицам твоим,
Пусть жжет глаза горячий черный дым,
Пусть пахнет хлеб теплом пороховым,-
Одесса, город мой,
Тебя мы не сдадим.
1941


* * *
Ты помнишь дачу и качели
Меж двух высоких тополей,
Как мы взлетали, и немели,
И, удержавшись еле-еле.
Смеялись.
А потом сидели
В уютной комнате твоей.
Был час, когда река с луною
Заводит стройный разговор.
Когда раздумывать не стоит
И виснут вишни за забор.

Здесь, ни о чем не беспокоясь.
Торжествовала старина.
Сквозь лес мигнет огнями поезд,
Гудок...
И снова тишина.

— На дачку едешь наудачку,—
Друзья смеялись надо мной:
Я был влюблен в одну чудачку
И бредил дачей и луной.
Там пахло бабушкой и мамой,
Жила приличная семья.
И я твердил друзьям упрямо.
Что в этом вижу счастье я.
Не понимая, что влюбился
Не в девушку, а в тишину,
В цветок, который распустился,
Встречая летнюю луну.

Здесь, ни о чем не беспокоясь,
Любили кушать и читать.
А я опаздывал на поезд
И оставался ночевать.
Я был влюблен в печальный рокот
Деревьев, скованных луной,
В шум поезда неподалеку
И в девушку, само собой.
12 ноября 1941
Всеволод Багрицкий. Дневники. Письма. Стихи.
Москва: Советский писатель, 1964.


* * *
Бывает так, что в тишине
Пережитое повторится.
Сегодня дальний свист синицы
О детстве вдруг напомнил мне.
И это мама позабыла
С забора трусики убрать...
Зимует Кунцево опять,
И десять лет не проходило.

Пережитое повторится...
И папа в форточку свистит,
Синица помешала бриться,
Синица к форточке летит.
Кляня друг друга, замерзая,
Подобны высохшим кустам,
Птиц недоверчивых пугая,
Три стихотворца входят к нам.

Встречает их отец стихами,
Опасной бритвою водя.
И строчки возникают сами,
И забывают про меня.

* Папа - Эдуард Багрицкий.
1941
Строфы века. Антология русской поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.


* * *
Отчего же дым над городом,
Тишина и голубое небо...
Тополей раздвоенные бороды
И больших домов ковриги хлеба.

Почему, разбитая, усталая,
В этот мир, кричащий про тоску,
Ты вошла зеленая и алая,
И на все упал твой взгляд вокруг!

И тебе воздали на гармонике,
Ты вошла в смычок, орган и бубен,
Все твердило жалобно и тоненько:
Любит, любит, любит.

И тебя назвали Афродитой,
Сделали твое изображение,
И твой памятник, из мрамора отлитый,
Вызывает страсть и вдохновение.

Стороной проходит время мимо,
Ты стоишь и видишь пред собой
Байроновский плащ неколебимый,
Пушкина с протянутой рукой.
1938


ДОРОГА В ЖИЗНЬ

Почему же этой ночью
Мы идем с тобою рядом?
Звезды в небе - глазом волчьим...
Мы проходим теплым садом.
По степи необозримой,
По дорогам, перепутьям...
Мимо дома, мимо дыма
Узнаю по звездам путь я.
Мимо речки под горою,
Через южный влажный ветер...
Я да ты, да мы с тобою.
Ты да я с тобой на свете.
Мимо пруда, мимо сосен,
По кустам, через кусты,
Мимо лета, через осень,
Через поздние цветы...
Мы идем с тобою рядом...
Как же вышло? Как поймешь?
Я остановлюсь. Присяду.
Ты по-прежнему идешь.
Мимо фабрики далекой,
Мимо птицы на шесте,
Мимо девушки высокой -
Отражения в воде...
1938
Советские поэты, павшие на
Великой Отечественной Войне,
Москва, "Советский Писатель", 1965